Александра Дмитриевна более 40 лет проработала учителем русского языка в Новочеркутинской школе.
Она вспоминает: «Когда началась война, мне было 13 лет. Наша семья Бородиных в то время жила в селе Жерновец Октябрьского района Курской области. Семья была большой: папа, Дмитрий Герасимович, мама, Евдокия Трофимовна, брат Виктор, сестра Нина и я. С нами жила еще бабушка, папина мама. В 1939 году погиб мой дядя Коля и его жена, тетя Шура, ее сын Володя и дочь Зоя приехали жить к нам. Избушка была ветхая, настоящая «на курьих ножках», с земляным полом, который к праздникам «красили красной глиной». В домике стояла большая русская печка, возле которой была деревянная приступка, на которой мы спали, отдельная кровать была только у родителей.
Война обрушилась неожиданно. Страшную весть принес с работы папа, он работал в МТС главным бухгалтером. Отец с братом Виктором в это время эвакуировались вместе с МТС в Тамбовскую область. Оттуда они добровольно ушли на фронт.
Недалеко от нас, в селе Верхняя Гравенка, стояла воинская часть. Мы, дети, видели, как немецкие самолеты бомбили ее. Во время налетов мы выбегали на улицу и видели, как с неба летели бомбы. Это было очень страшно. Тем более, что немецкие самолеты проносились очень низко над землей, почти над самыми нашими головами.
Фронт все ближе подходил к нашему селу, уже были слышны далекие раскаты, глухие удары авиабомб. Наконец, в июле месяце немцы вплотную подошли к нам. Самолеты продолжали бомбить воинскую часть, которая находилась в трех километрах от Жерновца. А я и сестра Нина, ей было11 лет, выбегали на улицу и глядели, как разрывались в небе фугасные бомбы и как клубы пыли поднимались с земли от страшных взрывов. Жутко было ночью, когда на низкой высоте пролетали самолеты с бомбами. Шум был настолько зловещ, что хотелось на время превратиться в небытие, чтобы потом проснуться и не слышать страшного воя.
Вскоре немцы стали сбрасывать бомбы на наше село. Около дома у нас было 2 погреба. Мы всей семьей, вместе с соседями прятались в погребе, предварительно набросав туда одеяла, подушки, перины. Бабушка Домна Андреевна оставалась наверху, она видела, как отступали наши красноармейцы, санитары, запыленные раненые. Бабушка на ходу отдавала им все, что приготовила себе поесть: картошку, пышки, блины, молоко.
Один солдат, тяжело раненный, остановился около нашего дома, он не мог уже передвигаться. Мама, тайком от нас спрятала его в маленьком погребце, куда носила ему еду, пока он не поправился и через неделю он ушел. Мама рассказала нам об этом позже, доверить эту тайну сразу нам она побоялась, потому что немцы уже совсем близко подступили к Жерновцу, и мы ненароком могли бы выдать ее. Тогда всю нашу семью расстреляли бы.
После третьей бомбежки в селе появились немцы, ехали на мотоциклах, останавливались почти у каждого дома, забирали все: яйца, молоко, поросят, ловили кур. Началась страшная жизнь в оккупации.
Я хорошо помню, как зимой в соседнем селе немцы прорубили в реке прорубь. Под лед они сбросили учительницу за связь с советскими солдатами, за пропаганду, за призыв к борьбе с ненавистными захватчиками.
Жизнь продолжалась и во время войны. Но какая жизнь? Жизнь, лишенная радости. Голодные, разутые, раздетые. Летом с сестрой, взяв мешки, уходили на луг, чтобы нарвать конского щавеля. Добавив в него немного муки (дробленого зерна), пекли лепешки. Зимой пекли тоже самое, только из картофеля или кормовой свеклы. Пробовали печь лепешки из картофельных очисток, предварительно просушив и измельчив их. Несмотря на такие условия, приходилось много работать. Немцы заставляли копать землю. Выгоняли на работу оставшихся взрослых – косить и обмолачивать оставшуюся рожь. Нас, подростков, бабушка прятала на печке, забрасывала разными тряпками, закрывала дом на замок, чтобы немцы видели, что из дома все ушли на работу, и в нем никого нет. Таким образом, нас берегли от тяжелой работы. Мама с тетей сшили небольшие узкие мешочки, ухитрялись в них немного приносить с поля зерно в соломе. Солому полицаи разрешали брать с поля, потому что ей топили печки. Но опасность быть пойманными подстерегала на каждом шагу, потому что полицаи очень усердно старались охранять и беречь «хозяйское» добро, следили за работой людей, очень часто обыскивали возвращавшихся работников. Полицаев боялись еще больше, чем немцев. Однажды тетя попалась с зерном, ее целую ночь продержали в подвале, но каким-то чудом ей удалось спастись. В селе ждали прихода отряда карателей, но они задержались где-то по дороге и до нашего села не дошли.
Скотину немцы всю уничтожили, а какая осталась – резать не разрешили, потому что все принадлежало только им. Вспоминаю, как вечерами мама доила корову, а рядом с ней уже с котелками выстраивались за молоком в очередь немцы. И никто из них не лез без очереди, все чинно, по порядку, без спешки… Корову хоть мы и держали, но молока нам никогда не доставалось. Выручало зерно, принесенное с поля. Зерно мололи на ручной крупорушке, получалась не мука, а дробилка, которую понемногу добавляли в тесто.
Хорошо помню, как в конце февраля 1943 года под натиском наших войск немцы бежали, угоняя с собой последних коров и лошадей. Всю жизнь за окнами раздавалась пулеметная стрельба. А утром в дом вошли наши, проверили дом, чердак, искали спрятавшихся немцев.
Война подходила к концу, и мы мечтали сесть за парты в светлые и теплые классы. Наступил сентябрь. Пошли в школу. Сидели за большими столами с длинными лавками. Сидели в пальто. На столах стояли чернильницы с замерзшими чернилами. Приходилось, согревая в руках и дуя, отогревать их. Писали не на тетрадях, а на старых книгах между строчками. Учебников было мало. Один на 5-6 учеников. Но как мы старались учиться! Школа находилась в трех километрах от нас. С одноклассниками по пути в школу рассказывали друг другу заданные уроки по географии, истории и другим предметам. Во время длинных зимних вечеров мы вместе с мамами, бабушками и тетями вязали варежки, носки, отсылали на фронт солдатам.
Война оставила после себя много разрушений, голод, холод, болезни. Одеваться было не во что. С фронта вернулся отец, привез с собой две шинели, из которых мама сшила нам с сестрой по пальто, а из гимнастерок отца – юбки. Хорошей добротной обуви тоже не было, обувались в чуньки – плетеные из конопляных ниток тапочки. У мамы были одни парусиновые туфли. Она давала их нам поносить на праздник, на один праздник туфли доставались мне, на другой - сестре. Бабушка была большая мастерица, на станке из шерсти овец, из конопляных ниток она ткала холсты, из которых всем потом шила юбки, а на кофточки покупали ситец, но это было слишком дорогое удовольствие. Поэтому к той одежде, которая была у нас, относились очень бережно.
Папа, глядя на нас, почти нищих, задался целью во чтобы то ни стало дать нам образование, поставить на ноги, чтобы жили достойно. Его мечта осуществилась! В 1950 году я поступила в учительский институт города Воронежа, через 2 года закончила учебу и по распределению начала работать в Мазейской школе Добринского района, в которой проработала 3 года. Потом вышла замуж, и вся оставшаяся жизнь была связана с селом Новочеркутино».